Эрик Гарсия - Ящер [Anonimus Rex]

— Вы не окажетесь первым. — Я выпрямляюсь и теперь могу посмотреть ему в глаза. Завтра пленки будут проявлены, так что я мог бы дать несчастному хорошую фору по части нелегальной деятельности.

Я протягиваю руку, и, к моему изумлению, Игуанодон пожимает ее.

— Меня зовут Винсент Рубио, — сообщаю я, — и я частный следователь, работающий на вашу жену. И будь я на вашем месте, мистер Омсмайер, то озаботился бы поисками хорошего адвоката по разводам.

На то время, пока динозавр соображает, что попался, причем основательно, воцаряется молчание. Я пожимаю плечами, выдавливаю из себя напряженную улыбку. Но хотя он сдвигает брови, я не замечаю у него на лице ни страха, ни ярости, ни раскаяния, ни любого другого из ожидаемых мной выражений. Этот малый просто… смущен.

— Омсмайер? — переспрашивает он, и разумение постепенно озаряет его чело. — А, так вам нужен Омсмайер? Он живет в соседнем доме.

Хорошенький вечерок. Я решаю прогуляться до дому. Может, паду жертвой ограбления.

На окне по-прежнему надпись: «ВАТСОН И РУБИО. ЧАСТНЫЙ СЫСК», хотя Эрни уже девять месяцев как покойник. Плевать. Я ничего менять не собираюсь. Через несколько недель после того, как Эрни попрощался с этим миром, ко мне зашел один засранец из домоуправления чтобы соскрести имя Ватсона со стекла, но я прогнал его метлой да еще бутылку рома кокнул. Хорошо, что к алкоголю я равнодушен, а то б еще больше расстроился — это был дорогой ром.

Каждый раз, когда я возвращаюсь в контору после долгой слежки, меня встречает аромат затхлых ковров, богадельни и невысушенного белья. Странно, если учесть, что ковры унесли за долги два месяца назад. Однако как бы тщательно я ни дезинфицировал все здесь перед поездкой, чертовы бактерии находят лазейку, чтобы сойтись, размножиться и заразить каждый дюйм помещения. Доберусь я когда-нибудь до этих паразитов. Не то чтобы дело дошло до личной вендетты с каждым, трудно ведь точить зуб на одноклеточное, но я постараюсь вести борьбу на новом уровне.

Еще печальнее, что я забыл вынести мусор перед уходом, а кроме того, здесь холодно, как на мезозойском леднике. Ясно, все это время работал кондиционер, и даже думать не хочется о цифрах в счетах за электричество. Повезло еще, что они вовсе не отрубили свет; когда это случилось в последний раз, отключился холодильник и весь базилик прокис, хотя я уже витал в облаках, когда начал жевать его, и потому заметил это слишком поздно. Меня до сих пор в дрожь бросает, как вспомню, чем все закончилось.

Кстати о счетах: похоже, я стал счастливым обладателем еще по меньшей мере двух дюжин, и все они немедленно отправляются в давно растущую на полу офиса кучу. Туда же летят рекламные листки, купон на влажную уборку ковра в четырех комнатах, однако в основном груда состоит из разгневанных официальных посланий, напечатанных на ярко-розовых листках, и многословных юридических документов, покушающихся на мое благосостояние. Давно остались позади такие формулировки, как «убедительно просим Вас незамедлительно осуществить перевод», и внутрибанковские уведомления. Теперь в дело пошли законники и нескрываемая ярость, так что требуется немалое самообладание, чтобы не особенно расстраиваться по этому поводу. Единственное светлое пятно в моей безнадежной неплатежеспособности: я больше не получаю бесчисленных предложений завести платиновые кредитные карты. Или золотые. Или хоть какие-нибудь.

Мигает лампочка. Автоответчик, когда-то востребованное, даже лелеемое устройство, теперь словно насмехается надо мной с другого конца комнаты. Там для меня восемь, нет, девять, нет, десять сообщений, и каждая красная вспышка говорит, что я раздавлен — вспышка — раздавлен — вспышка — раздавлен. Мне хочется вырвать из стены вилку, дабы насладиться электронной смертью, но, как всегда говорил мне Эрни, отвернувшись от своих демонов, ты их не изгонишь — им только легче будет ужалить тебя в спину.

Расстегнув кнопки, скрытые на запястье, я стаскиваю имитирующие руки перчатки и выпускаю когти. Они такие длинные, что начали уже заворачиваться внутрь под вызывающим беспокойство углом. Давно пора обратиться к маникюрше, но в последнее время они дерут просто немыслимо и отказываются работать в обмен на какое-нибудь расследование. Я тянусь к автоответчику и робко жму на кнопку PLAY.

Гудок: «Мистер Рубио, это Саймон Данстан из Первой национальной ипотеки. Я посылал вам копии полученных из суда документов о лишении должника права выкупа заложенного имущества…» Стереть. Боль пронзает висок. Я, не задумываясь, иду на кухоньку, отгороженную в переднем углу конторы. Холодильник будто сам передо мной открывается, добрый кустик базилика дожидается меня на верхней полке. Жую.

Гудок: «Привет, Винни. Это Чарли». Чарли? Не знаю никакого Чарли. «Помнишь меня?» Представь себе, нет. «Мы встречались на прошлом новогоднем вечере в клубе «Полезные ископаемые» в Санта-Монике». Какие-то туманные воспоминания об огнях, музыке и чистейших сосновых иглах, от которых мои вкусовые луковицы заполняют голову блаженным туманом. Этот Чарли… может, еще один хищник-Велосираптор? А работает он… кем же он был… ну… «Я работаю в «Часовом», вспомнил?» О, точно. Репортер. Если не ошибаюсь, он смылся с моей кралей.

«Как бы то ни было, — продолжает он, не жалея места в памяти моего автоответчика, — я решил, раз уж мы старые приятели и все такое, ты не откажешься дать мне кое-какую информацию о том, как тебя вышибли из Совета. Я к тому, что теперь, когда все улеглось, ради старых добрых деньков, так ведь, дружище?»

Плохо быть идиотом, но быть опасным идиотом — еще хуже. Категорически запрещено упоминать о Совете, да и вообще обо всем, касающемся динозавров, там, где невзначай может услышать человек. Табу. Я стираю запись и массирую виски. Мигрень является ко мне, когда ей заблагорассудится, но медленно назревает, прежде чем заколотить в полную силу, именно так.

Гудок: щелчок. Трубку повесили. Это я люблю: наилучший вид сообщений — их полное отсутствие. Уж они-то точно не подразумевают ответа.

Гудок: «Алло. Пожалуйста, позвоните в «Американ Экспресс» по номеру…» Ладно, это голос, записанный на пленку, не так все плохо пока. Сначала они исчерпают все возможности личного контакта, а уж потом возьмутся за тебя по-настоящему.

Гудок: «Меня зовут Джули. Я из «Американ Экспресс». Мне нужен мистер Винсент Рубио. Пожалуйста, перезвоните мне как можно скорее…» Проклятье. Стираю.

Далее следуют еще три или четыре подобных сообщения, сжатых, немногословных монологов, кишащих скрытыми угрозами. Я уже готов броситься на диван в углу и заткнуть уши, зарывшись головой в засаленную подушку, как вдруг знакомый голос прерывает ядовитую ектенью.

Гудок: «Винсент, это Салли. Из «ТруТел»…». Салли! Одно из очень немногих человеческих существ, против воли мне симпатичных, и, пусть не без помех со стороны своей жалкой генетической структуры, она разбирается, что к чему. Нет-нет, ей ничего о нас не известно — ни у кого из них и мысли о нашем существовании не возникает, — но она все же одна из наименее отвратительных неандертальцев, с которыми мне приходилось встречаться. «Надолго уехал, так? Я получила сообщение… предложение, как мне кажется… от мистера Тейтельбаума, и он хотел бы… хотел бы встретиться с тобой в своем офисе. Завтра». Она понижает голос, одновременно опуская регистр, и отчетливо шепчет в трубку: «Мне кажется, это работа, Винсент. Я думаю, у него есть для тебя дело».

Об этом стоит подумать, здесь видится хоть какой-то просвет, но слишком велика та часть моего сознания, что борется сейчас с болью, основательно расположившейся в нервных клетках. Оставшиеся сообщения я откладываю до тех пор, когда или головная боль поутихнет, или базилик поблагородней окажется, и ковыляю к дивану. Боль как раз начала расходиться из центра головы, широким, энергичным шагом направляясь к височным долям. В моем мозгу начинается шумная вечеринка с шестью рок-группами и тремя танцплощадками, а я единственный, кого не пригласили. Только стоячие места, ребята, и хватит долбить стену. Самое время лечь. И погрузиться в сон.

Мне снится то время, когда я заседал в Совете, время, когда имя Раймонд Макбрайд было всего лишь именем какого-то покойного магната, время, когда Эрни не был еще раздавлен взбесившимся таксомотором, а я еще не подсел на базилик и не был отлучен от расследований в этом городе. Мне снится время продуктивной работы, далеко идущих намерений, время, когда было зачем вставать и радоваться каждому новому дню. Мне снится прежний Винсент Рубио.

А потом декорации меняются, и медвяные деньки под голубыми небесами уступают место окрашенной багровым битве, охватившей все современное сообщество динозавров, молотящим друг друга Стегозаврам и Бронтозаврам, Трицератопам, переходящим на сторону Игуанодонов, скулящим и словно окаменевшим Компи, притаившимся в темных аллеях, и женщине — человеческой, стоящей посреди всего этого с волосами пышными и непослушными, глазами, воссиявшими страстью и вожделением, кулаками, сжатыми в сладостном возбуждении, и восхитительный, блистающий ореол ярости и неистовства окружает ее хрупкое тело.